Музей

Деревообработчики — Победе, или соло для часов с боем

К началу войны Пушкино уже 16 лет числился городом, но, похоже, не подозревал об этом. Был он «тихий, весь в садах» и соснах. Тишина нарушалась приглушённым пылью стуком колёс тележки старьевщика, восседавшего на зелёном деревянном сундучке с «сокровищами», щелчками лапты по деревянному «чижику» и воплями малолетних игроков, которым этот «чижик» попадал в лоб. Вопли перекрывали редкие свистки маневровых паровозов, отчего вздрагивали лошади у деревянных коновязей по периметру рынка. Практически весь город был «деревянный», состоящий сплошь из деревянных домов, деревянных, отнюдь не ветхих заборов, телеграфных и электрических столбов, лавочек, скворечников и прочей древесной мелочи. Деревянными, естественно, были и двубашенный летний кинотеатр, почта, роддом, танцплощадка и начальная школа.

Деревянным был и трёхподъездный двухэтажный дом на 2-ой Домбровской улице, построенный в 1934 году из отборных брёвен отборными мастерами, хотя мастеров можно было бы и не отбирать, — ибо дом был «казённый», принадлежавший московскому деревообрабатывающему заводу (ДОЗу) треста «Точмех» («Точная механика») — а там все были Мастера-Краснодеревщики! Потому во дворе прямо между сосен и грибков возникли прекрасные и беседки, и спортплощадка, и цветники, и даже сараи (с погребами) у каждой семьи, в которые для печного отопления завозились с завода «под крышу» отбракованные дощечки; и дети прятались в этих древесных пещерах, и одежда их долго благоухала хвойными запахами.

А отбраковка дерева на заводе была строжайшей — ибо требовались высочайшие точность и качество отделки для корпусов морских хронометров, палубных и шахматных часов, футляров для геодезических и других приборов, готовален, и, конечно, «обычных» часов: настенных и настольных, напольных и ходиков (это после войны добавились сюда корпуса телевизоров «Рубин» и магнитофонов «Яуза»). Заказчиками были известные московские заводы: 1-ый и 2-ой часовые, «Авиаприбор», «Геофизика», завод Счётно-аналитических машин (САМ), многие другие.

Михаил Архипович Волобаев,
главный инженер
Московского деревообрабатывающего
завода (ДОЗ)

Жил в этом доме и Михаил с редким отчеством Архипович — главный инженер завода («Главный», как будем его называть далее). Выпускник Киевского Лесотехнического института, прошедший аспирантуру в Московском ЦНИИМОДе, стал опытным научным работником и производственником, которому перед войной по приказу наркома лесной промышленности С. С. Лобова было дано секретное задание — организовать на Красносельской мебельной фабрике цех по производству... авиационных деревянных винтов (!). Сложнейшая работа, включающая проект реконструкции, заказ необходимого оборудования, испытание изделий в знаменитых ЦАГИ и ВИАМе, была выполнена всего за год, на месяц раньше установленного срока. Как пригодилось все это при производстве боевых самолётов и аэросаней в годы войны! (Насколько это сложная и «наукоёмкая» продукция, можно понять, взглянув на такой винт, хранящийся в Московском государственном университете леса). С началом войны и московская мебельная фабрика № 6 была передана в Наркомат авиационной промышленности, стала заводом № 457, где аналогичные исследовательские работы выполнял выпускник лестеха 20-х годов, будущий профессор МЛТИ С. А. Воскресенский.

А для Главного — какая школа, какая практика принятия решений в условиях дефицита времени и средств и огромной ответственности, что особенно характерно для военного времени!

А оно не заставило себя ждать.

Все мобилизационные планы были нарушены из-за катастрофы первых дней войны. Только вооружением и боеприпасами можно было спасти фронт — и Московия, и вся страна его спасли.

Двадцать предприятий было подключено к выпуску автоматов; головным стали ЗИЛ и завод «Искра» (уже в 1943 году Жукову и Василевскому вручили московский миллионный автомат ППШ); котельный завод начал производить двухтонные авиабомбы. Пятьдесят предприятий по кооперации обеспечили выпуск на заводе «Компрессор» знаменитых «Катюш». В их числе был и деревообрабатывающий завод (ДОЗ), ставший номерным в системе Наркомата миномётного вооружения СССР (произведённые Москвой 34 миллиона снарядов и мин, гранаты, взрыватели, автоматы требовали специальной тары, упаковки, так называемой укупорки, в том числе и для реактивных снарядов).

Но главной, особо секретной продукцией деревообрабатывающего завода были изделия, значившиеся в документации как «технические будильники».

...Уже на второй день войны по телефону заместитель наркома миномётного вооружения В. П. Андреев отдал приказ изготовить в течение недели полуторагодовое (!) задание по одной позиции — деревянным корпусам необычных, особо точных «будильников» — мин замедленного действия.

В голову не могло придти советским людям, что воевать придётся на собственной земле, что, отступая, надо будет взрывать свои собственные заводы и мосты, аэродромы и электростанции.

Нельзя сказать, что на заводе до войны не было крупносерийного производства. Одних корпусов для настенных и настольных часов выпускали до 200 тысяч, а для ходиков — около 4 млн. штук в год! Но такое задание и в такие сроки! Ведь уже в первые дни войны направились в армию многие заводские рабочие; во главе с заводским оркестром ушла в народное ополчение целая колонна рабочих-деревообработчиков и инженерно-технических работников — профессионалов высокой квалификации. Оставшимися силами срочно освобождали цеха от задела гражданской продукции. Это был огромный запас деталей, который удалось полностью сохранить, законсервировав его... в клубе (что после войны оказало неоценимую помощь в возобновлении «гражданского» производства).

Корпуса ДОЗа на берегу Яузы (Б. Семеновская д. 11)

Цеха уже с первых дней войны начали работать в две смены, по 11 часов. Заводчане перешли на казарменное положение, в том числе «пополнение» из мелких артелей и мастерских, не имевшее представления о деревообрабатывающем (да ещё и таком специфическом) производстве.

22 июля начались налёты вражеских самолётов на Москву; осветительные ракеты зависали над заводом (рядом был Электрозавод). Ни одна бомба в завод не попала. (Лишь один раз Главный дал команду обесточить цеха и сбросить давление в котельной).

Вот так, под бомбами, ежедневно (и еженощно) выпускалось огромное количество продукции — и в первую очередь корпуса мин замедленного действия.

Изготовленные изделия заполняли не только территорию заводского двора, но и тротуар, а иногда даже проезжую часть Большой Семёновской улицы. По ночам всё это увозилось грузовыми трамваями и машинами на заводы-заказчики.

Враг подходил к Москве.

12 октября, в один день по обе стороны фронта в двух столицах — Москве и Берлине увидели свет два приказа.

Москва. Принято решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы и Московской области, специалистов и высококвалифицированных рабочих.

Не была проведена разъяснительная работа — и на автозаводе, артиллерийском, на 2-ом часовом — рабочие препятствовали эвакуации, считая это предательством и дезертирством. (На шоссе Энтузиастов они организовали заслон, не пропуская идущие на восток машины).

Берлин. «Группе армий «Центр» Указание о порядке захвата Москвы... Верховное главнокомандование приказало: «Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Так же, как в Киеве, для наших войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия. Поэтому необходимо считаться в ещё большей степени с аналогичным в Москве и Ленинграде. То, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего бойца, объявлено по русскому радио».

Продукция ДОЗа —
мирного и оборонного назначения

В ночь на 19 октября на совещании, в котором приняли участие Сталин, Молотов, Маленков, Берия, командующий МВО генерал Артемьев и председатель Моссовета В. П. Пронин (кстати, бывший секретарь парткома 2-го часового завода), было принято окончательное решение защищать Москву.

Последние месяцы 1941 года были самыми тяжёлыми и критическими. Предприятия переставали выдавать продукцию «на старых местах», но не были восстановлены в тылу страны. Поэтому эвакуация заводов по выпуску боеприпасов осуществлялась по жесточайшему графику.

По решению Государственного Комитета Обороны (ГКО) в октябре — ноябре 1941 года 2-ой часовой завод был эвакуирован вместе с деревообрабатывающим заводом, его оборудованием и специалистами (в том числе из Пушкино) в Татарстан, в город Чистополь на Каме.

Чистополь был таким же небольшим и тихим, как Пушкино, с тем же статусом райцентра — но!... в 90 (!) км от ближайшей станции железной дороги — и в 142 км от «местной» столицы (Казани).

И вот эта «география» «в союзе» с ранними и сильными морозами осени 41-го едва не сорвали важнейшее правительственное задание. Волга и Кама замерзли, пароходы со ставшим стратегическим оборудованием и людьми, уже не могли пробиться к городу — а с двух заводов было его полторы сотни вагонов! И все это застряло на пристани в заснеженной Казани. Небывалые снежные заносы напрочь исключили возможность использования автомашин.

Выручил, как всегда, извечный российский вид транспорта. Вывезли все, что можно было, на санях,... запряженных лошадками — Совнарком Татарии обязал обозы, доставлявшие в Казань продовольствие и мобилизованных в армию, загружаться на обратном пути «военными грузами». (Не смогли вывезти лишь тяжелое оборудование, которое было доставлено по Каме весной с первыми баржами).

И возник извечный российский (не только московский) «квартирный» вопрос — где размещать оборудование и людей — а прибыло из Москвы около 700 человек! Предприятия были в Чистополе небольшие — судоремонтное, ремонтно-механическое, мебельная фабрика, ликероводочный завод. Самой подходящей для прибывшего московского ДОЗа была бы мебельная фабрика — но она уже была загружена заказами для фронта. ГКО предложил занять цеха... ликероводочного (а его перевести в соседний поселок Шумбут). Но секретарь района партии просил хотя бы частично сохранить «винное» производство — основной источник поступления средств в местный банк, («утром водку изготовим, в полдень продадим, вечером зарплату госпиталям выдадим»). Главный согласился; территорию и производственные площади поделили «по-братски».

В главном корпусе, освобожденном от ликероводочного конвейера, установили станки, лесосушильные камеры, экгаустерную систему. В не отапливаемых помещениях, при сильных морозах невозможно было устроить бетонные фундаменты — их заменили рамами из деревянных брусьев. А каково было людям, работавшим по 11 часов, в две смены! В одном только деревообрабатывающем цехе требовались 350 человек — и брали мальчишек допризывного возраста, молоденьких девчушек и пожилых женщин, колхозников, эвакуированных из оккупированных районов.

Пока их не обучили, делалось столько брака, что больше сжигали продукции, чем ее шло в дело; но сравнительно быстро все наладилось и начали выполнять план.

А трудностей было много. Ленинградская шлифовальная шкурка, например, перестала, естественно поступать; пришлось ее делать,.. самим, изготовив оборудование для дробления стекла, т. к. битых бутылок был полон овраг (отходы ликероводочного завода); нашли замену нитролаку для отделки, нашли древесину в достаточном количестве. Для более «мелкого» производства — часовых механизмов мин замедленного действия были приспособлены здания педучилища; сельхозтехникума, фельдшерско-акушерской школы, двух гимназий.

А вот для людей найти крышу над головой оказалось сложнее... Дело в том, что отправившийся из Москвы 28 июля в темноте, под бомбежкой, прибыл в Чистополь 6 августа необычный, забитый людьми «литературный» пароход. Московский Литфонд писателей СССР эвакуировал таким образом, писателей (стариков и инвалидов), писательские семьи. Вначале вновь прибывших разместили в здании педучилища, превращенном в общежитие, а затем им пришлось снимать комнаты «в частном секторе». В избах, несмотря на хорошее отношение хозяев, удручала грязь; набережная Камы была сплошным болотом, через которое только в некоторых местах были перекинуты доски. Лишь в центре стояло несколько каменных зданий.

Площадь перед горсоветом была местом, где была черная радиотарелка, где встречались, чтобы узнать местные новости и, самое главное, вести с фронта, в конце августа 41-го весьма неутешительные. В горсовете, в парткабинете, заседал Совет Литфонда, возглавляемый Асеевым и Треневым, решавший все «писательские», в основном, бытовые вопросы.

Сюда, в Татарию, на свою погибель, попала и большой русский поэт, Марина Цветаева, с 16-ти летним сыном. После гибели мужа Сергея, ареста дочери Али даже ее богатырским силам пришел конец. Доконали ее отношения с сыном, война, эвакуация, безысходная нищета, новые унижения — ей было предписано жить в Елабуге, которой она страшилась и ненавидела, («Если меня не пропишут в Чистополе, я умру. Брошусь в Каму Тут, в Чистополе, люди есть, а там никого. И тут хоть в центре каменные дома, а там — сплошь деревня.»). Люди, Совет Литфонда, благодаря Асееву, Квитко, многим другим (и вопреки Тренёву) дали «добро» на чистопольскую прописку, — но было поздно. И если некоторые известные литераторы, недолго пожив в Чистополе, в конце октября отбыли через Казань в отнюдь не «хлебный», военный Ташкент (Ахматова, Чуковская, Квитко, присоединившиеся к ним Маршак, Пастернак, Федин. Фадеев)), то Марина Цветаева осталась лежать в безымянной могиле елабужского кладбища на отлогом, почти лесистом камском берегу.

А жизнь в Чистополе продолжалась...

Как относительно более денежный народ, нежели заводчане, бывшие в Чистополе литераторы невольно подняли цены на базаре (стоимость пуда муки — 2 тысячи рублей, например, соответствовала зарплате Главного). Жить пришлось ему первое время в гостинице, при тех сильнейших морозах плохо отапливаемой, что при плохом питании и большой физической и моральной нагрузке сыграло — таки свою роль: 35-летний Главный заболел туберкулезом, но продолжал руководить производством «технических будильников» до осени 1944 года (был отозван в Москву для подготовки производства мирной продукции на новой технологической базе).

Спасением для «работяг» стало регулярное выполнение и перевыполнение плана — они смогли получать до 2-х окладов в месяц — что было существенным подспорьем при довольно низких зарплатах. Выдавались также рабочие карточки и итээровские талоны. Дети и «иждивенцы» получали тогда 400 г. хлеба в день, по 400 г. жиров и сахара, по 800 г. рыбы или мяса в месяц.

Благом стали и организованные Главным заводские огороды в двух местах — на территории завода, где был водопровод для полива — и на берегу ручья. Требовали они многих трудов и времени, но и урожаи были отличными — ведрами собирались огурцы и помидоры; часть овощей меняли у рыбаков на рыбу.

Но не хлебом единым жив человек. «Соседство» с писателями оказалось полезным, они часто выступали на заводе, а жена поэта Исаковского, хороший врач, заведовала заводской поликлиникой. В тяжелых условиях людей выручало чувство локтя, чувство общности; их связывали удивительно добрые, почти семейные отношения. Беседы Главного (кстати, беспартийного) о положении на фронтах, проходили в доброжелательной и доверительной атмосфере. Была вера в победу — и была Победа.

О днях суровых испытаний в поэтической форме поведал стране поэт Михаил Васильевич Исаковский. Конечно это не самое с поэтической точки зрения лучшее стихотворение автора «Катюши», «В прифронтовом лесу». «Ой, туманы мои», «Снова замерло все до рассвета...», «Враги сожгли родную хату», многих других. Но не надо забывать, что написано оно и опубликовано в «Правде» в один из предпраздничных, но военных дней, 2 ноября 1942 г. — и здесь не столько «поэтический», сколько «политический» момент. («Я хочу, чтоб к штыку прировняли перо»). Посвящено оно Н-скому заводу. Теперь мы знаем: это два «братских» московских завода № 835 — 2-ой часовой и № 847 — Московский деревообрабатывающий.

И глядя на мирно тикающие в Вашей квартире старые часы, может быть, вспомните Вы и эту историю.

А. М. Волобаев.