Музей МГТУ им. Н.Э. Баумана
Мытищинский филиал
ЖЗЛ — Жизнь Замечательных Лестеховцев
Лестех: московское метро и Мордовия на фоне «бригадного метода». Воспоминания В. А. Баженова
В этом году будет завершено строительство БКЛ — большой кольцевой линии крупнейшего в мире Московского метро. А 15 мая 1935 года открыли его первую «красную» ветку... лестеховцы (!).
После окончания семилетки пришлось размышлять о своей специальности. Решило судьбу влияние брата — я поступил на спецкурсы имени Л. Б. Красина, в 42-ю школу Бауманского района. Там был электротехнический уклон. Через год школа реорганизовалась в электротехнический техникум, а я оказался на светотехническом отделении. Сочинениями я уже не блистал, получив за первое из них «едва удовлетворительно». Не оказался я в числе первых учеников и по другим предметам, за исключением физики. Да нас в то время и не баловали отметками.
Поступить в вуз в конце 20-х — начале 30-х годов был трудно, но я рискнул. Не попал в университет на физическое отделение, куда мне хотелось, а попал в Московский лесотехнический институт, заново организовавшийся в тридцатые годы, на этот раз на Рождественке, в доме 11. Это был адрес знаменитого на весь мир ВХУТЕИНа — Высшего художественно-технического института! Да, именно на его базе в 1930 году был восстановлен лестех, и возникли новые институты: архитектурно-строительный (МАРХИ), Полиграфический, Текстильный. Дело в том, что одним из 8 факультетов ВХУТЕИНа был деревообделочный — именно он стал основой обновленного лестеха, на котором уже в 1932 году было 5 факультетов: механической обработки древесины, лесоэкспорта, внутреннего оборудования (был передан в МАРХИ), вечерний и заочный, рабфак и ускоренные курсы. Было 25 кафедр.
Здесь я оказался в числе самых молодых, не имеющих производственного стажа, хотя крестьянской работой занимался с детства, но не решился её указать в анкетах, так как считал себя слишком малым в то время.
Студенты вокруг меня были очень слабыми, а я на их фоне выглядел очень сильным и был даже бригадиром во время господства лабораторно-бригадного метода, «висел» на почётной доске и котировался кандидатом в аспирантуру, от чего отказался, поскольку для этого требовалось переехать в Архангельск.
Такова краткая фактическая картина моих отрочества и юности, не разделённых чёткой границей, поскольку её в моих ощущениях и не было. Что касается наиболее ярких воспоминаний моей жизни в московский период, то они связаны с восприятием культурных ценностей Москвы и ряда событий, позже ставших историческими.
Огромное впечатление произвёл на меня кинематограф. Первой картиной была «20 тысяч лье под водой», позже запомнились ещё две: «Красные дьяволята» и «Банда батьки Кныша». Очарование кино начиналось с приятного рокотания киноаппарата, луча света, пронизывающего зрительный зал, и шума зрителей, вслух читающих титры немых ещё картин. Частым гостем кино я не был и киношным запоем не страдал, не страдал я и запоем чтения, хотя читал не так уж мало. Читать мне было нелегко, я попадал под влияние книг и уставал от мыслей о прочитанном. Любил читать и перечитывать Чехова и Куприна. Не без страха читал «Вия» Гоголя. Читал и перечитывал «Войну и мир». Другие вещи Толстого читались тоже с интересом.
Стихи читать не умел. Перечитывал только любимые, которые находил у Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Есенина. Под влияние Маяковского при его жизни не попал, о чём позже пожалел.
Третьяковскую галерею и все музеи Москвы посетил я не один раз, но без частых повторов, обязательных при глубоком интересе к увиденному.
Выходы в театры начались с «Русалки» и «Риголетто», которые почему-то ставились в помещении нынешнего Театра на Таганке. Как-то мама купила билеты в «Экспериментальный театр» на оперу «Дубровский». Мы заняли свои Довольно «высокие» места. Когда дали свет под рампу, на сцене перед занавесом появился администратор и объявил притихшему залу: «Вместо заболевшего С. П. Юдина партию Владимира Дубровского исполнит артист Козловский». Театр отозвался, как мне показалось, коллективным вздохом разочарования. Но по ходу спектакля успех И. С. Козловского нарастал, зал был покорён и... ревел. Я с тех пор стал и до сих пор остаюсь поклонником его таланта.
Молодость моя прошла в тесном контакте с оперой, которая дала мне много радости. Особенно полюбил я «Дубровского», «Риголетто», «Севильского цирюльника» и всё, что шло в «Экспериментальном» или позже в филиале Большого театра. В самом Большом бывал реже и не получал того, что ожидал от «Евгения Онегина», «Садко», «Фауста» и даже «Пиковой дамы». Из опер Большого потрясающее впечатление оставил «Борис Годунов» с участием И. Козловского в роли Юродивого...
Как-то получил от заболевшей тёти Кати билет на Красную площадь (тогда билет мог передаваться). Занял самое близкое место к мавзолею. Хорошо видел Сталина, Рыкова, Бухарина. Остальных не запомнил, хотя видных людей было много, но троцкистов уже среди них не было. Прилично и вполне аккуратно одетых, как я тогда мог отметить, было двое: И. В. Сталин и А. И. Рыков. И. В. Сталин был в военной форме, но без знаков различия, а А. И. Рыков — в костюме и при галстуке. Остальные были одеты нарочито бедно и небрежно, особенно Бухарин, у которого сквозь дырку на заднем месте проглядывали кальсоны.
Учёба началась с практики на ДОЗе № 2 (был такой где-то в районе Красносельской). Были там мебельный и тарный цехи. Мы работали чернорабочими и присматривались, а позже я встал у циркулярки. Занимались общественной работой и даже изобретательством. Через месяц перешли в аудитории. Запомнились лекции Баева по теоретической механике, Кудрявцева по математике, Найдёнова по политэкономии, профессора Туркина по химии, хотя химию как таковую он нам и не читал. Через месяц вновь были направлены на практику, на этот раз в Подольск.
Вскоре после этого институт полностью прекратил занятия, так как все студенты и часть преподавателей были мобилизованы и направлены в леспромхозы Мордовии на ликвидацию срыва поставок дров в Москву. Перед отъездом много было митингов с зажигательными речами. На одном из них выступил секретарь комсомольской организации нашего факультета, который закончил своё эмоциональное выступление вожака молодёжи словами: «Кровь с носа, а прорыв ликвидируем!..».
Весна 1931 года была сумбурной и значительных воспоминаний не оставила. Если не ошибаюсь, она прошла в очень резком насаждении лабораторно-бригадного метода. Каникулы провёл в Талдомском леспромхозе, где организовал учёбу бригадиров-лесников. Работа была трудной, напряжённой, сопровождалась волнениями. Воспоминаний оставила много, но не очень радостных. Поселился я в деревне Танино. Там же разместились и курсы. Танинский учлеспромхоз находился на барской усадьбе, от которой стались заросший пруд, липовая аллея и одичавший парк. Сада и «большого» дома уже не было. По делам курсов выезжал в Дмитров и окрестные сёла, в том числе в Запрудню, где был небольшой лесопильный завод. В его конторе бегали по столам клопы и не боялись даже днём кусать за пальцы.
Курсы провёл, сделал один выпуск бригадиров-десятников, но удовлетворения не получил, поскольку обязанности бригадиров-десятников были не ясны ни для руководства Талдомского леспромхоза, ни для курсантов, ни для меня. Курсанты чувствовали в этом деле подвох, я их разубеждал, но сам не был уверен в том, что они станут десятниками.
К началу учебного года вернулся в институт, но, не приступив к занятиям, был отправлен на ту же работу в Вязники. Жили мы неплохо, но всё же и там чувствовалась тоска: шла она от непонимания полезности бригадного метода и от тоскливых песен женщин, работавших на кухне, и от сознания того, что, поступив в институт, второй год не учусь.
Запомнились частые дожди, сырой лес. Вернулся в Москву с деньгами, купил первые в жизни часы. Наконец наступило долгожданное возвращение и, как тогда говорили, учёба. Но она оказалась недолгой. Я опять очутился в лесу. Здесь было всё. И причуды Музюкина, сочетавшего барские повадки с твёрдым руководством и приказами с политической «шапкой», неизменно кончавшимися словами: «В случае неисполнения Вы будете отданы под суд». Денег не было, питание было плохое, морозы стояли лютые. (До места работы добрался в холодном товарном вагоне узкоколейки). Но всё же я жил лучше других. В столовой был пшённый суп со свиным салом, и хлеб чёрный выдавался без перебоев.
Вся власть была у Гудкова, уполномоченного РИКа; около него часто находилась командированная из Москвы Овчинникова и обычно молчавший сельский учитель. На собраниях он подавал не очень громкий, но всюду проникающий возглас: «Тише, бабы!»
На собраниях говорили мало, а если и говорили, то разноголосым женским криком, который нельзя было прекратить, но переждать почти всегда было возможно. На работу в лес выезжали дружно, но возвращались очень быстро, под разными предлогами. В лесу женщины шумно, но беззлобно подшучивали над моим городским видом и молодостью.
Жизнь наладилась с приездом Георгия Кондратьевича, начальника участка. Я поселился с ним в одной комнате, где он подвесил к потолку копчёную свиную ногу и постоянно просил угощаться, используя очень большой и острый самодельный складной нож с деревянной ручкой.
В марте 1933 года мы вернулись в Москву. Это был последний выезд, далее началась учёба (она прерывалась практиками, но учебными). Особенно плохо было с черчением. Оно так и осталось для меня слабым местом в жизни; до сих пор снятся мне в тревожных снах несданные чертежи. По физике и химии знания мои не продвинулись дальше школьных. Знания немецкого языка пошли назад. По теоретической механике, математике, сопротивлению материалов и теплотехнике кое-что получил. Особенно прибавил в знаниях общественных наук. Был участником многих парадов, которые готовились по ночам под руководством Эйдемана (последнюю ночь мы проводили на казарменном положении). Ужин и завтрак были отличными, а энтузиазм наш — выше всяких пределов (особенно после сытных ужинов и завтраков). Кричали «ура» мы самозабвенно. Проходили через Красную площадь всегда очень хорошо и получали неизменные благодарности.
Были мы участниками и текущих мероприятий на Красной площади, обычно связанных с похоронами. Хоронили Сен-Катаяму, Курского, Покровского. Однажды были почти рядом с И. В. Сталиным и едва сдержали сцепившимися руками сильный напор толпы. Видели растерявшегося крупного милицейского начальника, который уговаривал толпу отойти к ГУМу, а также признаки недовольства И. В. Сталина этими организационными недоработками.
Время шло очень быстро, а знаний настоящих не было, что сильно угнетало. Жили мы ожиданием войны.
Слова И. В. Сталина о двух очагах войны были для нас ближайшей неизбежной перспективой, и поэтому немало труда вложил коллектив студентов МЛТИ в строительство стратегической первой очереди Московского метро, горячо отозвавшись на призыв МК ВЛКСМ в октябре 1933 года. Наши студенты принесли в шахты метростроя опыт слаженной работы в лесу и институте. К МЛТИ прикрепили одну из шахт на улице Кирова, возле Красных Ворот. Нелегко было, живя в селе Всехсвятском (у Сокола), ехать в институт, а после занятий спускаться под землю. Но энтузиазм побеждал все трудности. Помогли мы и в организации изготовления деревянных панелей эскалаторов.
И вот 15 мая 1935 года, в срок, установленный партией и правительством, было открыто нормальное движение на первой очереди метро — важнейшего городского не только транспортного и «художественного», но и оборонного стратегического объекта, как показала бомбардировка Москвы 23 июля 1941 года. Многие из студентов МЛТИ получили почётное право быть в тот день в числе первых пассажиров. Мы с гордостью читали сообщения о том, что за особые заслуги в строительстве метрополитена Московская организация комсомола награждена орденом Ленина, а всем строителям первой очереди метро правительство объявило благодарность. Укреплялось твёрдое желание: после получения диплома по зову партии выехать на самые трудные стройки второй пятилетки, овладевать новой техникой.
Вернувшись в Москву, писал диплом, не очень понимая его цель и задачи. Защитил на «хорошо». Товарищ от защиты отказался и поступил на третий курс МВТУ.
Окончание института ознаменовалось банкетом в ресторане, устроенным за счёт института. Бершадский был очень активен и танцевал; от меня, пролившего вино, ловко увернулся Минкевич. Тамара С., которая выбрала меня в женихи тогда, когда я ещё не был готов к этой роли, пришла с подругой. Фира, так звали её подругу, пострадала от моей неуклюжести: я уронил на её спину кусок маринованной рыбы...
Институт был уже закрыт. Выпускной же вечер был его тризной.
Валерий Афанасьевич Баженов
Кем же стал бывший студент МЛТИ 30-х годов?
Крупный ученый в области древесиноведения и деревообработки, доктор технических наук, профессор. Научные работы в области исследования пьезоэлектрических свойств древесины приобрели мировую известность.
С 1967 по 1992 г. работал в МЛТИ-МГУЛ. Был заведующим кафедрой Технологии древесных плит и пластиков, деканом факультета. Весом вклад учёного в совершенствование технологии древесных плит. Его перу принадлежит более 120 печатных трудов, им подготовлено 40 кандидатов наук, а также учебники и учебные пособия, где были отражены последние достижения в области связующих и пропиточных составов, снижения токсичности и совершенствования технологии плитных и древесных материалов.
Электронная версия статьи подготовлена
А. М. Волобаевым и А. В. Подворной
на основе материалов книг
«Лестех. Начало» 1919–1953.
«Московская юность» лестеха 1919–1935 гг.